ruined — @дневники: асоциальная сеть

понедельник, 23 августа 2021

23:53

zdej se

Стишочки, цитатки. Чтобы справиться с горем, нужно его прожить.

URL

18:10

zdej se

Если бы сейчас не было сложно и больно -- эти годы ничего бы не стоили.

Хочу в Питер. Отдохнуть. Перестать нести на себе эту чертову ответственность за все на свете.

А еще хочу, чтобы год прошел быстрее. Слишком сложные времена будут, слишком долго ждать свою собаку. Впрочем, может кое-что и получится придумать на это время.

Забавный факт из жизни -- утраченная самооценка вернулась ко мне в тот момент, когда я стояла на коленях и уткнулась лбом в ноги.

URL

вторник, 03 августа 2021

23:45

zdej se

Удушающая нежность. Того сорта, что хочется закрыть глаза и не открывать их, чтобы это ощущение грело как можно дольше.
Хоть что-то грело, понимаете?

Хожу как пьяная уже который день, только вот не пила. И не плачется нисколько. А, пожалуй, стоило бы.

Особенную неловкость придает тот факт, что это почти забытое желание Служить в очередной раз туда, где ничего не светит -- ну, разве что friends with benefits, я сочту за счатье. Может даже на сессию уговорю, но это из разряда мечты, конечно.

URL

среда, 10 марта 2021

01:48

zdej se

Надеюсь, что там тепло.

Ты говорил, что это никогда не закончится. Что это чувство всегда останется. Что всегда будешь знать, что выход есть.
Надеюсь, что у меня будет по-другому. Говорят, что так бывает, хотя мне и не верится.

Не скучаю. Просто, знаешь, захотелось поговорить с тем, кого уже не было, когда ты был еще жив.

URL

четверг, 18 февраля 2021

04:36

zdej se

Я совсем сюда не пишу, надо исправляться.
Что же -- у меня две змеи, если мне очень (очень-очень) повезло, то мой щенок уже родился. Совсем еще кабачки, смешные такие) Молюсь всем богам, чтобы там было то, что я ищу. Уже даже согласна на суку.

URL

вторник, 24 марта 2020

01:42

zdej se

Прошлый пост он, на самом деле так, для приличия и хронологии. Я вообще-то пришла не за этим.

21 марта умер Волшебник.
И если сначала я только иронизировала насчет премии Дарвина, то тут до меня дошло. Настроение пить вино и читать стихи. Желательно в той квартире на Гагаринской и в его компании. Но...

Первая серьезная потеря. Кусок души, что уж там. Огромный пласт того, что сделало меня тем человеком, которым я являюсь. Большая любовь юности, что уж там. Одно из самых ярких разочарований. Первое плакивание при жизни, что уж там.

Ты навсегда, наверное, останешься картинкой из одного из трипов. У моей Смерти, как не смешно... Простите, дальше уже стихами, слишком метамодерн, слишком много отсылок, я сама запутаюсь
У нее, конечно, твои глаза. И голос. И розовый махровый халат.

Бродский в голове с самого момента, когда я об этом узнала.

Имяреку, тебе, – потому что не станет
за труд
из-под камня тебя раздобыть, – от меня,
анонима,
как по тем же делам: потому что и с
камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и,
камня помимо,
чересчур далеко, чтоб тебе различать
голоса –
на эзоповой фене в отечестве белых
головок,
где наощупь и слух наколол ты свои
полюса
в мокром космосе злых корольков и
визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши
от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли
дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из
од
на паденье А. С. в кружева и к ногам
Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой
слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков,
асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской
кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчетных
постелей –
да лежится тебе, как в большом
оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб
проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем
цветке,
и замерзшему насмерть в параднике
Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в
Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что
лучшей не надо,
вниз по темной реке уплывая в
бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя от
распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый
Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою
дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный
поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и
неважно.

Ну и Верочка. Я не я, если ее не принесу.
И то, что откликается сейчас, и то, что всегда было только про него, и то, что -- хоть убейте, не помню -- я прочитала или не прочитала тостом.

город исчезает под толщей осени, делаясь нерезким, бесшумным, донным,
всякий вышедший покурить ощущает себя бездомным,
и ко входам в метро, словно к тайным подземным домнам
сходят реки руды

восемь лет назад мы шли той же дорогой, и все, лестницы ли, дома ли, -
было о красоте, о горечи, о необратимости, о финале;
каждый раз мы прощались так, будто бы друг другу пережимали
колотую рану в груди

дорогая юность, тебя ещё слышно здесь, и как жаль, что больше ты не соврёшь нам.
ничего не меняется, только выглядит предсказуемым и несложным;
ни правдивым, ни ложным, ни истинным, ни оплошным.
обними меня и гляди, как я становлюсь неподсудным прошлым.
рук вот только не отводи

20 октября 2011

***

волшебнику

свет скользит по стеклу купе, по казённым, с печатями, занавескам,
и случайным отблеском ловится в нём, нерезком,
мое сердце, что падает вниз с моста и ложится с далёким плеском
на ладони днепра

так давно я учусь умирать легко, что совсем утрачивается навык
жить помногу и с гордостью, как это водится у зазнаек;
всякий поезд, в котором я, ближе к ночи заваливается набок,
обращается в прах

где тот голос, что вечно пел из тебя, паршивца
лишь о том, что терять легко, если раз решиться,
хороша лапшица, ткань бытия продолжает шиться,
а потом запнулся и произнёс: "прости, я в тебе ошибся",
и ты нем и неправ

2 января 2012, поезд Киев-Москва

***

кто нас сделал такими тяжелыми, даже плачется чем-то твёрдым,
словно длинные грифы замкнуло одним аккордом,
словно умер в пути и едешь, и едешь мёртвым,
не смыкаешь очей

отсоединили контакт, и огонь, что был зрим и вещен
и пронизывал кровь, пейзажи, детей и женщин,
разложился на циклы пикселей, знаков, трещин,
а совсем не лучей

эта боль так стара, что определяет мимику, взгляд и почерк,
ледяным металлическим наливается возле почек,
и кто там вокруг ни бегает, ни хлопочет -
ты повсюду ничей

6 января 2012

М.

тоска по тебе, как скрипка, вступает с высокой ноты,
обходит, как нежилые комнаты, в сердце полости и темноты,
за годы из наваждения, распадаясь на элементы,
став чистой мелодией из классической киноленты

давай когда-нибудь говорить, не словами, иначе, выше,
о том, как у нас, безруких, нелепо и нежно вышло,
как паника обожания нарастает от встречи к встрече,
не оставляя воздуха даже речи

выберем рассветное небо, оттенком как глаз у хаски,
лучше не в этом теле, не в этой сказке,
целовать в надбровья и благодарить бесслёзно
за то, что всё до сих пор так дорого и так поздно

спасибо, спасибо, я знала ещё вначале,
что уже ни к кому не будет такой печали,
такой немоты, усталости и улыбки,
такой ослепительной музыки, начинающейся со скрипки

пронзающей, если снишься, лучом ледяного света,
особенно в индии, где всё вообще про это -
ничто не твоё, ничто не твоё, ни ада,
ни рая нет вне тебя самого, отпусти, не надо

Р.

ты мне снилась здесь - ты и твоя бабушка, в незнакомой ночной квартире.
я проснулась за три минуты до гонга (а гонг, если что, в четыре).
сколько любви и грусти, всё думала, к той, у кого дрожали
губы от бешенства, что гнало меня гулкими этажами,
когда она дремлет, свернувшись, в кресле, в цветной пижаме.

ты спросила: "ба, как жалеют тех, кому стало ничто не в радость?"
и она: "а точно не шлёпнуть их, а то я бы уж постаралась?"
ты пришла ко мне на балкон, и мы, отражаясь блёкло,
всё глядели, как ночь наливается через стёкла

здорово, что душа не умеет упомнить лиха,
убегая тайком от меня погладить, нежнее блика,
и за десять тыщ километров, скучает если,
меднокудрую девочку, спящую в долгом кресле

А.

да, благодаря тебе ум и стал так ловок -
ты всегда взыскуешь хлёстких формулировок.
шестьдесят часов я его учу дисциплине, мере -
и он язвит мне в твоей манере.

ничего не нужно, даже запоздалого извинения - мы ленивы,
чтоб искать очевидцев и поднимать архивы;
противогордынное действует понемногу.
даже быть услышанной. слава богу.

стало ясно, что мы крутые стрелки. что не в этом сила.
что война окончена, и смешно, что происходила.
что одиннадцать лет назад ты явила чудо
высшего родства. и вот это всё откуда.

М.

здесь понятно, что человек только чашка со звёздным небом или карта ночного города с самолёта,
что свободен не тот, кто делает что захочет, а тот, кто не знает гнёта
постоянного бегства и вожделения. и что любая рана
заживает. что счастье встретить тебя так рано.

потому что всё, что касается волшебства, власти неочевидного и абсурда, саму идею
ты преподавал с изяществом зрелого чародея.
я была удостоена высшего заступничества и тыла -
в юности у меня был мятежный ангел. я его не забыла.

потому что мне столько, сколько тебе тогда. я стеснялась детства,
а ты сам был ребёнком, глядящим, куда бы деться.
но держался безукоризненно. и в благодарность школе
вот тебе ощущение преходящести всякой боли

Давай будет так: нас просто разъединят,
Вот как при междугородних переговорах –
И я перестану знать, что ты шепчешь над
Ее правым ухом, гладя пушистый ворох
Волос ее; слушать радостных чертенят
Твоих беспокойных мыслей, и каждый шорох
Вокруг тебя узнавать: вот ключи звенят,
Вот пальцы ерошат челку, вот ветер в шторах
Запутался; вот сигнал sms, вот снят
Блок кнопок; скрипит паркет, но шаги легки,
Щелчок зажигалки, выдох – и все, гудки.

И я постою в кабине, пока в виске
Не стихнет пальба невидимых эскадрилий.
Счастливая, словно старый полковник Фрилей,
Который и умер – с трубкой в одной руке.

Давай будет так: как будто прошло пять лет,
И мы обратились в чистеньких и дебелых
И стали не столь раскатисты в децибелах,
Но стоим уже по тысяче за билет;
Работаем, как нормальные пацаны,
Стрижем как с куста, башке не даем простою –
И я уже в общем знаю, чего я стою,
Плевать, что никто не даст мне такой цены.
Встречаемся, опрокидываем по три
Чилийского молодого полусухого
И ты говоришь – горжусь тобой, Полозкова!
И – нет, ничего не дергается внутри.

- В тот август еще мы пили у парапета,
И ты в моей куртке - шутим, поем, дымим…
(Ты вряд ли узнал, что стал с этой ночи где-то
Героем моих истерик и пантомим);
Когда-нибудь мы действительно вспомним это –
И не поверится самим.

Давай чтоб вернули мне озорство и прыть,
Забрали бы всю сутулость и мягкотелость
И чтобы меня совсем перестало крыть
И больше писать стихов тебе не хотелось;

Чтоб я не рыдала каждый припев, сипя,
Как крашеная певичка из ресторана.

Как славно, что ты сидишь сейчас у экрана
И думаешь,
Что читаешь
Не про себя.

а на третий год меня выпустят, я приду приникнуть к твоим воротам.
тебя кликнет охранник, ты выйдешь и спросишь - кто там?

мы рискнём говорить, если б говорили ожог и лёд, не молчали бы чёрт и ладан:
"есть порядок вещей, увы, он не нами задан;
я боюсь тебя, я мертвею внутри, как от ужаса или чуда,
столько людей, почему все смотрят, уйдём отсюда.

кончилась моя юность, принц дикий лебедь, моя всесильная, огневая,
я гляжу на тебя, по контуру выгнивая;
здорово, что тебя, не задев и пальцем, обходят годы,
здорово, что у тебя, как прежде, нет мне ни милости, ни свободы

я не знаю, что вообще любовь, кроме вечной жажды
пламенем объятым лицом лечь в снег этих рук однажды,
есть ли у меня еще смысл, кроме гибельного блаженства
запоминать тебя, чтоб узнать потом по случайной десятой жеста;

дай мне напиться воздуха у волос, и я двинусь своей дорогой,
чтобы сердце не взорвалось, не касайся меня, не трогай,
сделаем вид, как принято у земных, что мы рады встрече,
как-то простимся, пожмём плечами, уроним плечи"

если тебя спросят, зачем ожог приходил за льдом, не опасна его игра ли,
говори, что так собран мир, что не мы его собирали,
всякий завоеватель раз в год выходит глядеть с досадой
на закат, что ни взять ни хитростью, ни осадой, -

люди любят взглянуть за край, обвариться в небесном тигле, -
а вообще идите работайте, что это вы притихли

где пески текут вдоль пляжа,
лёгкие, как наши сны,
там закат лежит, как пряжа
у волны.

ночь, когда я уезжаю,
розовая изнутри.
ты смеёшься как южане.
как цари.

так, чтобы глаза не меркли
наблюдать и ликовать.
так, что ни тоске, ни смерти
не бывать.

Здесь мы расстанемся. Лишнего не люблю.
Навестишь каким-нибудь теплым антициклоном.
Мы ели сыр, запивали его крепленым,
Скидывались на новое по рублю.
Больше мы не увидимся.
Я запомню тебя влюбленным,
Восемнадцатилетним, тощим и во хмелю.

Знали только крайности, никаких тебе середин.
Ты хорошо смеялся. Я помню эти
Дни, когда мы сидели на факультете
На обшарпанных подоконниках, словно дети,
Каждый сам себе плакальщик, сам себе господин.
Мы расстанемся здесь.
Ты дальше пойдешь один.

Не приеду отпеть. Тут озеро и трава,
До машины идти сквозь заросли, через насыпь.
Я не помню, как выживается в восемнадцать.
Я не знаю, как умирается в двадцать два.
До нескорого. За тобой уже не угнаться.
Я гляжу тебе вслед, и кружится голова.

такая, на секунду, слепота.
но, кажется, ты не хотел другого:
шел через комнату ночную в пирогово
и вышел прямо к церкви ла пьета -

и щуришься, поскольку рассвело.
там кто-то кроме мусорщиков, чаек
и мраморных детей тебя встречает.
- давай мне сумку. - да не тяжело.

да нет же, стой, а как же мы, а мы,
кому нас отговаривать от мести,
спасать от смерти, откупать у тьмы,
"не ссы, любимая, мы сможем это вместе"

покуда ликовала гопота,
мы рты сцепив по стенке оседали, -
вы плавно обогнули оспедале,
купили сыра, взяли по полста

холодной граппы, бросили на чай,
взошли и закурили на альтане.
а мы все камни круглые катали
в руках, шептали "ну, прощай. прощай"

оскальзываясь, поднимали гроб,
изображали, как ты недоволен,
что мы ревем.
а с дальних колоколен
снимался звон и черепицу скрёб

и овевал тебя, и обнимал,
и ты предпочитал не шевелиться.
и как сквозь сон, ты видел наши лица,
но что за горе вдруг -
не понимал.

ну как ты там? включи видеочат.

дай покажу тебе моих волчат,

и самокат в подъезде, и старуху,

и дождь в лесу, и в палых листьях мышь.

а ты чего? исследуешь? летишь?

поешь под нос, что неподвластно слуху?

мы ничего не поняли, прости.

мы ищем, где могли тебя спасти —

ты опрокинул год и воздух вышиб.

мы вниз глядим, считаем этажи.

да что об этом. как там, покажи?

как этот чертов мир с изнанки вышит?

перед спектаклем театральный дым

предупреждает голосом твоим,

что здесь запрещена видеосъемка, —

и слышно, что тебе чуть-чуть смешно.

давай, скажи: то, что произошло —

ошибка, шутка, битый дубль, поломка,

дурная пьеса, неудачный трип.

мой друг погиб, и рта его изгиб,

акцент его и хохот — заковали.

Гермес трубит, и гроб на плечи взят,

и мы рыдаем, все сто пятьдесят,

сипя и утираясь рукавами,

но что теперь об этом, извини.

там холодно, куда мы все званы?

вверх — серпантин или труба сквозная?

«бывает сложно с вводами в раю».

но нет, прическу дикую твою

я и в раю издалека узнаю.

Спасибо за все. Было здорово.
Люблю.
Прости.

Прощай.

Have a nice trip.

URL