Как (почему, зачем, с хуя ли, какого хуя, как) мы все ещё живы? В моем близком кругу суицидальные мысли — более нормальная ситуация, чем их отсутствие. Субъективная реальность часто гораздо страшнее, мучительнее и чудовищнее, чем ее отсутствие. Ан нет, живы еще. Как тараканы, черта с два от нас избавишься.
Предотвратимая смерть — это же не только про суицид. Это про многое из дерьма, от которого уходят люди, которых я когда-то, бессмысленную жизнь назад, знала. Сложно жить, когда знаешь, что можно этого не делать. Сложно жить, когда забрал у себя все способы справляться — за опасностью. Как будто вот так жить не опаснее.
Когда-то между окном и веществами я мудро выбрала вещества. Забавно, но мой спокойный, давно методично спланированный суицидальный план зиждется на той же самой модели. Дает время, причем нехило так, можно будет увязнуть и передумать.
Регулярно думаю о том моменте, когда в прошлый раз выбрала жить. Пока держусь. Связь гаснет, но приятно думать, что он когда-нибудь приедет. Удобно любить недоступные объекты, они не портят моих чувств своим поведением)
Пережила тяжелейший (года три так одновременно мучительно и никак не было) за три года депрессивный эпизод, оказавшийся поразительно коротким.
Даже в тренинг вернулись. Больше года, наверное, я не могла давать честную, а не вымученную социалку, а он меня дождался, мой золотой.
Позади прекрасная, волшебная муди-туса в конце августа. Поездки в депрессии в принципе такое себе, но в Город... Город, золотой мальчик из хорошей семьи, которого выкрала организованная группа с пониженной ответственностью и торгует им на потеху публике. Нелюбимый ребёнок. А еще ж и не осталось никого из моих стареньких. Может, самый близкий в гости заедет, буду рада.
А сейчас меня поднакрыло осознанием глобальности того пиздеца, который уже, без вариантов, случился. И уже без разницы, чем, как и когда он закончится — здравствуй, новое потерянное поколение по обе стороны от войны, сбежавшее из своего тыла. Как это расхлебывать...
А еще насколько же на ошибках не учимся, черт побери. К себе у меня не очень претензий — была юна, в истории и глобальных процессах ни в зуб ногой, починяла свой лично-политический примус, общих процессов касалась разве что тогда, когда они меня касались, кроме последнего времени. Грузию в расчёт не брала, на аннексию побухтела, но ведь это далеко, это меня не так касается, как пропаганда. Ох, знала бы я, что вместо нечастых (хоть и регулярных) точечных преступлений ненависти на смену придут ежедневные, ежечасные, перманентные преступления против человечности. До сих пор в голове не укладывается, я стараюсь дистанцироваться.
Спонсор ночных самокопаний — плачущая от слова Уфа Земфира на концерте. Как доказала поездка — мне, в общем, и некуда хотеть вернуться, я ностальгирую по тому, чего нет и больше никогда не может быть. Любимые здания, ноги помнят маршруты, несколько приветливых кухонь — но ведь это даже не половина того, что делало просто самый красивый на свете город Городом. Городом, безусловно сделавшим меня тем человеком, которым я являюсь. Мой дом здесь. Я провела здесь больше времени, чем где бы то ни было — Нск не в счет, я уехала достаточно рано, чтобы этим можно было пренебречь. Больше половины моей сознательной жизни это Хельсинки, а я все равно почти не ощущаю его своим, даже после разлуки.
В общем, в любой непонятной ситуации про потерянность надо идти перечитывать Ремарка. Не то, чтобы это поможет найтись, скорее глубже осознать безнадежность ситуации.
Ну здравствуй, дорогой дневник! Я по традиции пришла сюда с мешком дерьма.
Единственное, пожалуй, действительно яркое воспоминание за последний год -- муди-туса. А остальное идет, как идет. Впервые за страшно сказать скока лет я настроилась поговорить с психиатром об одном из самых стремных симптомов, который у меня есть. Прогресс! Вангую нейролептик, но надеюсь, что не такой поганый, какой у меня и так есть.
Живу, пожалуй, только потому, что у меня есть замечательный фамилиар. Сейчас он спит на коленях, ну куда я от него?
Накрыло так, что я два дня дышала разве что волевым усилием. Отпустило вроде, но кто его знает. Такие вещи просто так не уходят. Слишком глубокое, слишком больно. Какую систему костылей не собирай -- разваливаются. Очень хочется покоя. Хочется верить, что мне повезет и он случится. Но это, к сожалению, зависит не от меня.
Самое неловкое (ага, во время личностного кризиса про роль БДСМ в жизни и влиянии на это килотонны пережитого дерьма), что совсем не хотелось, чтобы отпускало.
Довольно занятно. Так давно ничего не чувствовала, что жгучая боль и горечь сначала яркая, а уже потом отрицательно окрашенная. До невыносимости, до желания срочно заглушить чем-нибудь. Но хоть что-то. Гораздо лучше, чем тотальное ничего.
Жизнь изменится так, как ты никогда и не мог себе вообразить. Будет совсем по-другому, но здорово. Она не забудется, останется зарубкой на дверном косяке -- звонить дважды в год, спрашивать и смеяться невпопад, сообщать неважные ей новости.
Хельсинки, новая страница -- фронт-энд, представляешь? Четыре года как замужем, пальцев не хватит сосчитать тех, кого любишь. Ждешь свою собаку.
Скоро пять лет, как в завязке, не то, чтобы не хочется, но уже не твоя история. Болит, но изредка. Новые таблетки, новый язык, новый мир.
Интересно, это очередной эпизод или, эээ, норма?.. Я подозрительно оптимистична, социальна и продуктивна. Так слишком давно не было! Держу пальцы скрещенными, крч.
Наркотики это не выход. Это вход. Это в окно выход и все закончится. Между окном и жизнью в любом ее качестве выбери жизнь. Выбрав жизнь -- старайся выбирать в пользу способов справиться, отличных от наркотического забытия.
Сложно, да, но ничего, люди и не такому научаются. Финскому, например, но это так, грустная шутка.
Между жизнью, состоящей целиком из отчаяния, боли и ужаса, и чем-то иным, ты всегда выберешь иное. Здорово (ставь ударение как хочешь), что ты делаешь этот выбор день за днем. Содержание этого иного придется определять самостоятельно.
Скоро пять лет, как я не употребляю ничего, кроме алкоголя. Да и тот редко -- скорее в Петербурге Петрограде, больше иронии богу иронии. Сигареты не в счет, хотя иногда стараюсь бросить.
Новые таблетки возвращают вкус к жизни. Либидо -- и это не только и не сколько про сексуальность, сколько про влечение к жизни.
По плану месяца через три начнем психотерапию. Четыре года спустя(воистину, больше иронии!) -- я, кажется, готова. Мои ангелы рядом, но, даже если они покинут меня -- они навсегда здесь, внутри, и я могу опираться на собственные силы.
У моей Смерти мамин розовый махровый халат с золотыми римскими узорами. Я глядела в эти глаза часами напролет, но не помню, какого они цвета. Зеленые? Серые? Голубые? Даже по фотографиям непонятно. Мне никогда более не увидеть этих глаз, но ничего... Наши мертвые живы, покуда мы о них помним. Надеюсь, что тебе спокойно по ту сторону, Волшебник. Не скучаю. Люблю. Не увидимся.
Нет, не увидимся.
Нечем будет увидеться.
Только здесь, понимаешь, существуют эти пленительные частности: у книг разные обложки, у людей бесконечно несхожие разрезы глаз, снег - не то, что дождь, в Дели и в Москве одеваются неодинаково, крыса меньше собаки, шумеры вымерли раньше инков - только тут все это имеет значение, и кажется, будто - огромное; а там все равны, и всё одно, и всё - одно целое. Вечность - это не "так долго, что нельзя представить", это всегда одно и то же сейчас, не имеющее протяженности, привязки к точке пространства, невысчитываемое, невербализуемое; вы не найдете там друг друга специально для того, чтобы закончить разговор, начатый при жизни; потому что жизнь будет вся - как дневник за девятый класс: предметы, родительские подписи, домашние задания, рисуночки на полях, четвертные оценки - довольно мило, но вовсе не так смертельно важно, как казалось в девятом классе. Тебе в голову не придет пересдавать ту одну двойку по литературе в конце третьей четверти - нахамил учительнице, словил пару, вышел из класса посреди урока, хлопнув дверью. Забавно, что дневник сохранился, но если бы и нет, ты бы мало что потерял - во-первых, у тебя десять таких дневников, во-вторых, этот далеко не самый интересный, вот в дневнике за второй были куда смешнее замечания; может статься, ты из всей жизни, как из одной недельной командировки куда-нибудь в Петрозаводск в восемьдесят девятом, будешь вспоминать только вид на заснеженную Онегу, где сверху сливочно-белое, снизу - сахарно-белое, а между белым и белым - горизонт, и как девушка смеется в кафе за соседним столиком, красавица, волосы падают на плечи и спину, как слои тяжелой воды в грозу - на лобовое стекло; может, ты из всех земных языков запомнишь только две фразы из скайп-переговора, из всех звуков - чиханье маленького сына; и всё. Остальное действительно было низачем. Славно скатался, но рад, что вернулся и обратно еще долго не захочется - в скафандре тесно, он сильно ограничивает возможности перемещения, приходит с годами в негодность, доставляет массу хлопот - совершенно неясно, что они все так рыдали над твоим скафандром и целовали в шлем; как будто он когда-то что-то действительно определял в том, кем ты являешься и для чего пришёл; по нему ничего непонятно, кроме, может быть, твоей причастности к какому-нибудь тамошнему клану и, может быть, рода деятельности - воин там, земледелец, философ; тело - это просто упаковка из-под тебя, так ли важно, стекло, картон или пластик; можно ли по нику и внешнему виду какого-нибудь андеда в Варкрафте догадаться, что из себя представляет полноватая домохозяйка из Брюсселя, которая рубится за него? Да чёрта с два.
Мы нет, не увидимся; не потому, что не захотим или не сможем, а потому же, почему мы не купили себе грузовик киндер-сюрпризов, когда выросли, хотя в детстве себе клятвенно обещали: это глупо, этого не нужно больше, другой уровень воприятия, сознания, понимания целесообразности. Прошлого не будет больше, и будущего не будет, они устареют, выйдут из обращения, как ветхие купюры, на которые давно ничего не купишь; потому что измерений станет больше, и оптика понадобится другая, и весь аппарат восприятия человека покажется старыми "Жигулями" по сравнению с суперсовременным аэробусом. И все вот эти любови и смерти, разлуки и прощания, стихи и фильмы, обиды и измены - это все будет большой железной коробкой из-под печенья, в которой лежит стопка вкладышей из жевательной резинки Love Is, которые ты в детстве собирал с таким фанатическим упорством, так страшно рыдал, когда какой-нибудь рвался или выкрадывался подлым ребенком маминых друзей; и ты после смерти не испытаешь ничего по отношению к этому, кроме умиления и печали: знать бы тебе тогда, какие это мелочи все, не было бы ни единого повода так переживать. Там все будет едино, и не будет никакой разницы, кто мама, кто я, кто мёртвый Котя, кто однокурсница, разбившаяся на машине восемь лет назад; личности не будет, и личной памяти не станет, и ее совсем не будет жаль: все повторяется, все похоже, нет ничего такого уж сверхуникального в твоём опыте, за что можно было бы так трястись: эй, все любили, все страдали, все хоронили, все корчились от отчаяния; просто тебе повезло, и ты мог передать это так, что многие себя узнавали; ты крошечное прозрачное стрекозье крылышко, обрезок Божьего ногтя, пылинка в луче, волосок поверх кадра, таких тебя триллионы, и все это - Бог; поэтому мы не увидимся, нет. Мы - как бы это? - срастёмся. Мы станем большим поездом света, который соберёт всех и поедет на сумасшедшей скорости, прокладывая себе путь сквозь тьму и отчаяние; почему ты бываешь так упоительно счастлив, когда кругом друзья, и музыка, и все рядом, и все такие красивые, и все смеются? Почему это будто Кто-то вас в этот момент фотографирует, снимает кадр, совершенно отдельный от течения жизни, восхитительный, пиковый, вневременной? Вот такое примерно чувство, только ты не можешь сказать, кто ты точно на этой фотографии. Это не очень важно, на самом деле. Просто - кто-то из них. Кто-то из нас. Кто-то.
Какое же счастье любить многих! По-разному любить, и в каждый отдельный момент времени иначе, и к каждому по-другому. Намедни муж поехал в Петербург, встречаться с возлюбленной. Чтобы я не грустила, предложил привезти сыр отраде моих очей. Ну и что бы вы думали -- они тусили втроем, слали селфички) Черти, а! -- тусить без меня в этой космической квартире с таким захватывающим дух видом из окна на открыточно заснеженные улицы. Их мне, конечно, тоже показали.
Не знаю, что сказать, но уже пару дней думаю, что надо бы сюда выговориться. О чем? Да черт его знает.
Может быть о том, что в спектре каждой из двух политических эмоций в отношении нынешней России я испытываю что-то запредельное? Такую безнадёгу, что переходит в отчаяние. Такой страх, что каждый пост политотный читаешь, замирая внутри и готовясь к худшему -- только не моих, пожалуйста, в этот раз не их! Нормальная эмигрантская травма, ага.
Может быть о том, что финны нашли для ноября лучшее из возможных названий? Месяц агонии, умирания, мертвецов, призраков, дурных предзнаменований. Тяжёлая осень выдалась -- впрочем, пока, к счастью, мои живые все ещё живы, Смерть приходит к ним изнутри.
Не знаю. О том, что не радует ничего опять? Да разве вы не знаете, это же типичное дерьмо, каждую осень такое добрых десять лет подряд, пора бы уже привыкнуть. Ан нет, по-прежнему отчаяние пробирает до дрожи.
Хочется лечь и выть, выть, выть. Уже даже не плакать. У меня неплохо получается убеждать себя, что все не так и плохо, но в кругу тех, кому доверяю, эта маска трескается и грохается оземь.
Уехала, так-то, принимать решение -- а оно, как и следовало ожидать, принято наперед, осталось его валидизировать о людей вокруг.
С бабочками в животе уже перебои, но нежность, нежность, застилающая все мое существо, безумная, безбрежная. Желание служить, ищущее выход. Нет ничего более унизительного, чем служить мудакам -- и ничего более тоскливого и одинокого, чем не служить никому. Спасибо.
Будапешт прекрасен, там все ещё лето и красота невероятная. Прагу не видела вовсе (зато выпила Кофолу, это всяко лучше, чем ничего).
Все еще жива. Есть, обо что греться. Через две недели увидимся, надеюсь, ничего не сломается. После этого -- неопределенный (по закону до полугода, на практике может и больше) срок разлуки, за который (хочется верить) ничего не сломается. Ну посмотрим.
Создаётся впечатление, что жизнь подкинула мне ангела-хранителя. Забавно. Держусь. Жизнь ещё и шутит так цинично, что не остаётся ничего, кроме как улыбаться.
Выспалась сегодня, самочувствие стало ещё лучше. Нас ждут великие дела!
Господи, как каждому положена судьба! Я уже пяти лет была чьим-то духовным ресурсом. Говорю это не с гордостью, а с горечью. МЦ
Хочется лечь и плакать, только вот не плачется. Даже когда не нужно стараться держать лицо и держать удар. Сложно играть столько взаимоисключающих ролей одновременно. Слишком сложно. Я справляюсь, но это стоит мне слишком дорого.
Все решилось, поеду. Приеду. Главное -- потом найти в себе силы вернуться. Впрочем, к счастью, так надолго меня не ждут.